Неточные совпадения
Прыщ был уже не молод, но сохранился необыкновенно. Плечистый, сложенный кряжем, он всею своею фигурой так, казалось, и говорил: не смотрите на то, что у меня седые усы: я могу! я еще очень могу! Он был румян, имел алые и сочные губы, из-за которых виднелся ряд
белых зубов; походка у него была деятельная и бодрая, жест быстрый. И все это украшалось блестящими штаб-офицерскими эполетами, которые так и играли на плечах при малейшем его
движении.
Он снял, как и другие мужчины, с разрешения дам, сюртук, и крупная красивая фигура его в
белых рукавах рубашки, с румяным потным лицом и порывистые
движения так и врезывались в память.
Она сначала расправляла его, всовывала вилы, потом упругим и быстрым
движением налегала на них всею тяжестью своего тела и тотчас же, перегибая перетянутую красным кушаком спину, выпрямлялась и, выставляя полную грудь из-под
белой занавески, с ловкою ухваткой перехватывала руками вилы и вскидывала навилину высоко на воз.
Черные фраки мелькали и носились врознь и кучами там и там, как носятся мухи на
белом сияющем рафинаде в пору жаркого июльского лета, когда старая ключница рубит и делит его на сверкающие обломки перед открытым окном; дети все глядят, собравшись вокруг, следя любопытно за
движениями жестких рук ее, подымающих молот, а воздушные эскадроны мух, поднятые легким воздухом, влетают смело, как полные хозяева, и, пользуясь подслеповатостию старухи и солнцем, беспокоящим глаза ее, обсыпают лакомые куски где вразбитную, где густыми кучами.
Это был человек лет семидесяти, высокого роста, в военном мундире с большими эполетами, из-под воротника которого виден был большой
белый крест, и с спокойным открытым выражением лица. Свобода и простота его
движений поразили меня. Несмотря на то, что только на затылке его оставался полукруг жидких волос и что положение верхней губы ясно доказывало недостаток зубов, лицо его было еще замечательной красоты.
Папа сидел со мной рядом и ничего не говорил; я же захлебывался от слез, и что-то так давило мне в горле, что я боялся задохнуться… Выехав на большую дорогу, мы увидали
белый платок, которым кто-то махал с балкона. Я стал махать своим, и это
движение немного успокоило меня. Я продолжал плакать, и мысль, что слезы мои доказывают мою чувствительность, доставляла мне удовольствие и отраду.
Но уже стена солдат разломилась на две части, точно открылись ворота, на площадь поскакали рыжеватые лошади, брызгая комьями снега, заорали, завыли всадники в
белых фуражках, размахивая саблями; толпа рявкнула, покачнулась назад и стала рассыпаться на кучки, на единицы, снова ужасая Клима непонятной медленностью своего
движения.
Было нечто очень жуткое, угнетающее в безмолвном
движении тысяч серых фигур, плечи, спины солдат обросли
белым мохом, и вьюга как будто старалась стереть красные пятна лиц.
Главное начиналось, когда занавес снова исчезал и к рампе величественно подходила Алина Августова в
белом, странно легком платье, которое не скрывало ни одного
движения ее тела, с красными розами в каштановых волосах и у пояса.
Цвет лица у Ильи Ильича не был ни румяный, ни смуглый, ни положительно бледный, а безразличный или казался таким, может быть, потому, что Обломов как-то обрюзг не по летам: от недостатка ли
движения или воздуха, а может быть, того и другого. Вообще же тело его, судя по матовому, чересчур
белому цвету шеи, маленьких пухлых рук, мягких плеч, казалось слишком изнеженным для мужчины.
У него упало сердце. Он не узнал прежней Веры. Лицо бледное, исхудалое, глаза блуждали, сверкая злым блеском, губы сжаты. С головы, из-под косынки, выпадали в беспорядке на лоб и виски две-три пряди волос, как у цыганки, закрывая ей, при быстрых
движениях, глаза и рот. На плечи небрежно накинута была атласная, обложенная
белым пухом мантилья, едва державшаяся слабым узлом шелкового шнура.
На шее не было ни косынки, ни воротничка: ничто не закрывало
белой шеи, с легкой тенью загара. Когда девушка замахнулась на прожорливого петуха, у ней половина косы, от этого
движения, упала на шею и спину, но она, не обращая внимания, продолжала бросать зерна.
Мы не успели рассмотреть его хорошенько. Он пошел вперед, и мы за ним. По анфиладе рассажено было менее чиновников, нежели в первый раз. Мы толпой вошли в приемную залу. По этим мирным галереям не раздавалось, может быть, никогда такого шума и
движения. Здесь, в
белых бумажных чулках, скользили доселе, точно тени, незаметно от самих себя, японские чиновники, пробираясь иногда ползком; а теперь вот уже в другой раз раздаются такие крепкие шаги!
Цвет глаз и волос до бесконечности разнообразен: есть совершенные брюнетки, то есть с черными как смоль волосами и глазами, и в то же время с необыкновенною белизной и ярким румянцем; потом следуют каштановые волосы, и все-таки
белое лицо, и, наконец, те нежные лица — фарфоровой белизны, с тонкою прозрачною кожею, с легким розовым румянцем, окаймленные льняными кудрями, нежные и хрупкие создания с лебединою шеей, с неуловимою грацией в позе и
движениях, с горделивою стыдливостью в прозрачных и чистых, как стекло, и лучистых глазах.
«На берег кому угодно! — говорят часу во втором, — сейчас шлюпка идет». Нас несколько человек село в катер, все в
белом, — иначе под этим солнцем показаться нельзя — и поехали, прикрывшись холстинным тентом; но и то жарко: выставишь нечаянно руку, ногу, плечо — жжет. Голубая вода не струится нисколько; суда, мимо которых мы ехали, будто спят: ни малейшего
движения на них; на палубе ни души. По огромному заливу кое-где ползают лодки, как сонные мухи.
Подсудимая подняла юбку сзади тем
движением, которым нарядные женщины оправляют шлейф, и села, сложив
белые небольшие руки в рукавах халата, не спуская глаз с председателя.
В ней все было красиво: и небольшой
белый лоб с шелковыми прядями мягких русых волос, и
белый детски пухлый подбородок, неглубокой складкой, как у полных детей, упиравшийся в
белую, точно выточенную шею с коротенькими золотистыми волосами на крепком круглом затылке, и даже та странная лень, которая лежала, кажется, в каждой складке платья, связывала все
движения и едва теплилась в медленном взгляде красивых светло-карих глаз.
— Доктор, как вы думаете — лучше мне?.. — едва слышно спрашивала больная, слабым
движением выпрастывая из-под одеяла похудевшую
белую, как мрамор, руку.
Раннее утро, не больше семи часов. Окна еще не начали
белеть, а свечей не дают; только нагоревшая светильня лампадки, с вечера затепленной в углу перед образом, разливает в жарко натопленной детской меркнущий свет. Две девушки, ночующие в детской, потихоньку поднимаются с войлоков, разостланных на полу, всемерно стараясь, чтобы неосторожным
движением не разбудить детей. Через пять минут они накидывают на себя затрапезные платья и уходят вниз доканчивать туалет.
На третьем или четвертом году после свадьбы отец уехал по службе в уезд и ночевал в угарной избе. Наутро его вынесли без памяти в одном
белье и положили на снег. Он очнулся, но половина его тела оказалась парализованной. К матери его доставили почти без
движения, и, несмотря на все меры, он остался на всю жизнь калекой…
В начале века у нас было либеральное
движение в части духовенства, главным образом
белого.
Они час от часу приходят в большую ярость:
движения ускоряются, звуки сливаются в какое-то клокотанье, косачи беснуются, и
белая пена брызжет из их постоянно разинутых ртов…
Не лучше обстояло дело и с
бельем. Мы уже давно не раздевались.
Белье пропотело и расползлось по швам. Обрывки его еще кое-где прикрывали тело, они сползали книзу и мешали
движениям. В таких случаях мы, не раздеваясь, вытаскивали то один кусок, то другой через рваный карман, через воротник или рукав.
Старушка, сидевшая под забором, встала, взяла свои узелочки и, подойдя к проезжему, остановилась от него в двух шагах. Проезжий на мгновение обернулся к старушке, посмотрел на торчавший из узелка
белый носик фарфорового чайника, сделал нетерпеливое
движение плечами и опять обернулся к извозчикам, немилосердно лупившим захлебывающуюся в грязи клячу.
Вслед за певчими приехал нанятый Тамарой катафалк о двух лошадях, черный, с
белыми султанами, и при нем пять факельщиков. Они же привезли с собой глазетовый
белый гроб и пьедестал для него, обтянутый черным коленкором. Не спеша, привычно-ловкими
движениями, они уложили покойницу в гроб, покрыли ее лицо кисеей, занавесили труп парчой и зажгли свечи: одну в изголовье и две в ногах.
Но лихач смеется, делает чуть заметное
движение пальцами, и
белая лошадь тотчас же, точно она только этого и дожидалась, берет с места доброй рысью, красиво заворачивает назад и с мерной быстротой уплывает в темноту вместе с пролеткой и широкой спиной кучера.
Тут опять явились для меня новые, невиданные предметы: прежде всего кинулся мне в глаза наряд чувашских женщин: они ходят в
белых рубашках, вышитых красной шерстью, носят какие-то черные хвосты, а головы их и грудь увешаны серебряными, и крупными и самыми мелкими, деньгами: все это звенит и брякает на них при каждом
движении.
Офицер быстро хватал книги тонкими пальцами
белой руки, перелистывал их, встряхивал и ловким
движением кисти отбрасывал в сторону. Порою книга мягко шлепалась на пол. Все молчали, было слышно тяжелое сопение вспотевших жандармов, звякали шпоры, иногда раздавался негромкий вопрос...
Я отчетливо помню каждое ее
движение. Я помню, как она взяла со стола мой стеклянный треугольник и все время, пока я говорил, прижимала его острым ребром к щеке — на щеке выступал
белый рубец, потом наливался розовым, исчезал. И удивительно: я не могу вспомнить ее слов — особенно вначале, — и только какие-то отдельные образы, цвета.
По нежному
белому цвету кожи лица не стоял, а вспыхивал, выдавая все
движения души, полнокровный молодой румянец.
Ручка зонтика проворно — и довольно крепко — постучала по его плечу. Он встрепенулся… Перед ним, в легком, серо-зеленом барежевом платье, в
белой тюлевой шляпке, в шведских перчатках, свежая и розовая, как летнее утро, но с не исчезнувшей еще негой безмятежного сна в
движениях и во взорах, стояла Марья Николаевна.
Но уже, как маньяк, он не может отвязаться от своей безумной затеи. Учитель танцев, милейший Петр Алексеевич Ермолов? Но тотчас же в памяти встает величавая важная фигура, обширный
белый вырез черного фрака, круглые плавные
движения, розовое, полное, бритое лицо в седых, гладко причесанных волосах. Нет, с тремя рублями к нему и обратиться страшно. Говорят, что раньше юнкера пробовали, и всегда безуспешно.
— Да кто управляет-то? три человека с полчеловеком. Ведь, на них глядя, только скука возьмет. И каким это здешним
движением? Прокламациями, что ли? Да и кто навербован-то, подпоручики в
белой горячке да два-три студента! Вы умный человек, вот вам вопрос: отчего не вербуются к ним люди значительнее, отчего всё студенты да недоросли двадцати двух лет? Да и много ли? Небось миллион собак ищет, а много ль всего отыскали? Семь человек. Говорю вам, скука возьмет.
Голову князя покрывала
белая парчовая мурмолка с гибким алмазным пером, которое качалось от каждого
движения, играя солнечными лучами.
Но время от времени, в тяжелые часы, он являлся предо мною: идет полем, по серой дороге, к лесу, толкает палку судорожным
движением белой нерабочей руки и бормочет...
Под горою появился большой
белый ком; всхлипывая и сопя, он тихо, неровно поднимается кверху, — я различаю женщину. Она идет на четвереньках, как овца, мне видно, что она по пояс голая, висят ее большие груди, и кажется, что у нее три лица. Вот она добралась до перил, села на них почти рядом со мною, дышит, точно запаленная лошадь, оправляя сбитые волосы; на белизне ее тела ясно видны темные пятна грязи; она плачет, стирает слезы со щек
движениями умывающейся кошки, видит меня и тихонько восклицает...
Было и еще много плохого для меня, часто мне хотелось убежать с парохода на первой же пристани, уйти в лес. Но удерживал Смурый: он относился ко мне все мягче, — и меня страшно пленяло непрерывное
движение парохода. Было неприятно, когда он останавливался у пристани, и я все ждал — вот случится что-то, и мы поплывем из Камы в
Белую, в Вятку, а то — по Волге, я увижу новые берега, города, новых людей.
Левой рукой Олеся быстро сучила
белую, мягкую, как шелк, кудель, а в правой у нее с легким жужжанием крутилось веретено, которое она то пускала падать почти до земли, то ловко подхватывала его и коротким
движением пальцев опять заставляла вертеться.
Она, не отнимая лица от подушек, протянула назад обнаженную руку, точно ища чего-то в воздухе. Я понял это
движение и взял ее горячую руку в свои руки. Два огромных синих пятна — одно над кистью, а другое повыше локтя — резко выделялись на
белой, нежной коже.
У Пепки были совершенно необъяснимые
движения души, как в данном случае. Для чего он важничал и врал прямо в глаза? Павловск и Ораниенбаум были так же далеки от Пепки, как Голконда и те
белые медведи, которые должны были превратиться в ковры для Пепкиных ног. По-моему, Пепко был просто маниак. Раз он мне совершенно серьезно сказал...
Феня слушала его с опущенными глазами, строгая и бледная, как мученица. Только ее соболиные брови вздрагивали да высоко поднималась
белая лебяжья грудь. Гордей Евстратыч не видал ее краше и теперь впивался глазами в каждое
движение, отдававшееся в нем режущей болью. Она владела всеми его чувствами, и в этой крепкой железной натуре ходенем ходила разгоравшаяся страсть.
Шаги смолкли, и в открытой двери появился сначала синий громадный шар с блестящими пуговицами, затем белая-белая коротенькая ручка, и, наконец, синий шар сделал какое-то смешное
движение, пролез в дверь и вместе с ним появилась добродушная физиономия с длинным утиным носом и едва заметными сонными глазками.
Он так же, как и уклейка, очень проворен в своих
движениях, но шире,
белее и ярче сверкает в глубине; берет по большей части со дна и охотнее держится на местах неглубоких, быстрых, хрящеватых и каменистых.
Иногда мелькал край ее нижней
белой кружевной юбки, развеваемой быстрым
движением, и маленькая ножка в черном чулке с тонкой щиколоткой и крутым подъемом икры.
Глаза его между тем любопытно следили за каждым
движением молоденькой, хорошенькой бабенки; они поочередно перебегали от полуобнаженной груди, которую позволяло различать сбоку наклоненное положение женщины, к полным
белым рукам, открытым выше локтя, и обнаженным ногам, стоявшим в ручье и подрумяненным брызгами холодной воды.
Ответы выдавались плоские и не без грамматических ошибок; тучный генерал рассказал, что он однажды на вопрос:"Qu'est ce que l'amour?" — отвечал:"Une colique remontee au coeur" — и немедленно захохотал своим деревянным хохотом; развалина с размаху ударила его веером по руке; кусок
белил свалился с ее лба от этого резкого
движения.
— Да, да! Чем дальше на север, тем настойчивее люди! — утверждает Джиованни, большеголовый, широкоплечий парень, в черных кудрях; лицо у него медно-красное, нос обожжен солнцем и покрыт
белой чешуей омертвевшей кожи; глаза — большие, добрые, как у вола, и на левой руке нет большого пальца. Его речь так же медленна, как
движения рук, пропитанных маслом и железной пылью. Сжимая стакан вина в темных пальцах, с обломанными ногтями, он продолжает басом...
Чтобы заметить
движение, нужно взглянуть за борт: там от
белых бортов отталкивается зеленоватая волна, морщится и широкими мягкими складками бежит прочь, изгибаясь, сверкая ртутью и сонно журча.
Молодой, рыжий, с надвинутым на затылок кепи офицер махнул
белым платком, и двенадцать ружей блеснули на ярком утреннем солнце светлыми стволами и в одну линию, параллельно земле, вытянулись впереди солдат, сделавших такое
движение, будто бы они хотели достать концами острых штыков солдатика в саване, а ноги их примерзли к земле.
Опущенная книзу рука с букетом из
белых роз и выступающая одним носочком ботинки ножка дают фигуре мягкое и царственное
движение.